У метро Таганская медленные светофоры. За 85 секунд топтания на пешеходном переходе можно погрузиться во все новости, от которых отстал. Почувствовать, так сказать, пульсацию столичной жизни.
— И, короче, эти твари нам вливают, что Сталин их лично всех расстрелял.
— Ага. Из своей трубки, картечью. А потом затолкал в камнедробилку.
— С Берией вместе. Уроды.
Два паренька стандартной московской наружности — зауженные штаны, высокие кроссовки в мороз — таких можно было бы встретить хоть на форуме Гугл, хоть на митинге Навального, переминаются с ноги на ногу.
Горит зеленый и сюжет с камнедробилкой оборван. Перехожу на другую сторону, вваливаюсь в уже закрывшиеся двери Содружества актеров Таганки. Звонок только что стих, в фойе пусто, если не считать тут и там расставленных кукол, изображающих членов семейства Романовых. Сегодня здесь дают "Нечистую Силу", новый спектакль неутомимого и несгибаемого Николая Губенко. Тот самый спектакль, афиши которого прошлой осенью срывали и резали до сих пор не пойманные вандалы.
Всё вроде бы по Пикулю, но 700-страничный роман, вызвавший в свое время большой скандал и жестокие споры, я не читал, поэтому был вынужден то и дело задаваться вопросом — где здесь правда, а где авторский вымысел, пространство для которого Пикуль предусмотрительно обговорил для себя эпиграфом?
.
Своей постановкой Губенко, конечно, залепил мощнейшую пощечину всем, кого еще вчера называли "силами реакции":
— Царебожникам-хрустобулочникам, черносотенцам, камлателям на РКМП и прочую сиволапую посконность
— Либерал-государственникам, боготворящим Столыпина
— Либерал-реформаторам, ненавидящим Столыпина
— Идейным сионистам и природным антисемитам
Если говорить коротко — антисоветчикам всех мастей.
Из двухчасового представления молодой человек, чьи знания по истории ограничены нормативами ЕГЭ, узнает что:
— Со дня своего воцарения Романовы периодически убивали друг друга. И собственноручно, и с посторонней помощью.
— Династия состояла преимущественно из инородцев, как правило, презиравших народ, которым они были вынуждены править. Постоянные внутрисемейные браки вели к физиологическому вырождению.
— Умерший от алкоголизма Александр-3 до последней минуты не желал видеть преемником слабого, нервического, развратного, инфантильного Николая. Примерно такой же позиции придерживалась и Мария Федоровна (Мария София Фредерика Дагмар).
— А вот Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская (она же блаженная Александра Федоровна) исповедовала другую точку зрения и всеми способами старалась забетонировать своего мужа на троне, при этом прочно зафиксировав его под каблуком.
— Пока империя одновременно росла и разлагалась под воздействием капитализма с феодально-крепостническим лицом, русское общество погружалось в болото мракобесия и мистицизма. Особенно резво этот процесс пошел после Цусимы, когда несмотря на завывания придворной прессы вдруг выяснилось, что Николай всё слил(с), полимеры таки разворованы(с), а никакого хитрого плана(с) нет и в помине. Царь проявляет чудеса невменяемости – стреляет ворон, танцует, гуляет, в общем, продолжает упрямо игнорировать дыбом вздымающуюся жизнь.
— Для укрепления пошатнувшейся после Ходынки и 9 января веры в царя, стремясь противопоставить необразованное крестьянство пролетариату, охранное отделение и близкие к нему деятели церкви инициируют создание целого вороха псевдосоциалистических организаций (как две капли воды напоминающих сегодняшние НОДы, КОБы, Сути Времени и прочие ПВО ). Постепенно общероссийский кастинг провокаторов выносит на поверхность фигуру хлыста, дебошира и пьяницы Гришки Распутина.
— Гришка втирается в доверие к окончательно сбрендившей царской фамилии. А его самого берут на карандаш банкиры-сионисты, мечтающие руками праведника назначать на самые лакомые должности б-гоугодных людей. Чем яростнее Гришка врачует и проповедует, тем успешнее дела у банкиров.
— Каждый чиновник, пытающийся указывать государю на ненормальность складывающегося положения (страна подкатывается к мировой войне), получает отлуп в мягкой (увольнение) или в жесткой (см. кейс Столыпина) форме. Коррупция, подхалимаж и лизоблюдство, дезорганизация, тотальный паралич и бессилие аристократии. Очень, очень родные черты такой вроде бы далёкой от нас эпохи.
— Сам Столыпин предстает фигурой и трагической, и отвратительной. Трагической - потому, что за все свои решения расплатится собственной кровью и кровью близких. Отвратительной — потому, что это не мешает ему в диалогах с Николаем излагать сжатую программу еще не родившегося "русского солидаризма-корпоративизма (читай, фашизма), с опорой на невидимую руку рынка."
— Спектакль заканчивается для Распутина, Николая, большинства персонажей, да и для всей страны, как и положено — катастрофой. От последнего Романова отрекаются все — от венценосной семьи (интересный термин — "революция среди Романовых"), до офицеров Преображенского полка. Над зрительскими рядами растворяется запах ладана, а упрямый царь-страстотерпец проваливается в оркестровую яму.
.
Зал снова битком. Снова долгая, стоячая овация, ради которой Губенко, весь спектакль незаметно просидевший у входа на вахтерской табуретке, поднимается на сцену. Видимо, не только у меня и не только встретившихся мне на переходе хипстеров, но и у многих, очень многих людей наши полуофициальные антисоветизм и царепоклонничество вызывают все более острые печеночные колики.
Можно было бы приложить к спектаклю марксистско-ленинскую линейку, попенять авторам за вытеснение со сцены главного действующего лица — широких народных масс, ведомых революционным классом, за чрезмерное увлечение банкирско-заговорщицкой темой (и в особенности – национальностью заговорщиков), за удивительно лестные для обоих образы Пуришкевича и Юсупова...
Но зачем?
У русской контрреволюции и по Москве, и по стране хватает театральных зеркал.
Пусть и у русской революции будет хотя бы одно.
Правда всегда одна