Звонок в дверь. Холодный, немигающий взгляд. Галифе, гимнастерка, маузер. Фуражка с синим околышем. На месте, где от солнца выцвела звездочка, — двуглавый орел, обрамленный пшеничными колосьями.
— На вас опять анонимка.
Следователь протягивает мятый лист линованной бумаги.
"...на предмет его связи с немецкой, японской и американской разведками... принадлежности к троцкистскому подполью...в чьих интересах проводит разнузданную Агитацию и Пропаганду... возбуждает рознь... разжигает ненависть".
За окном щебечут птицы. Многозначительно урчит на холостом ходу черный воронок. Мне кажется, сквозь плотно зашторенные окна роскомнадзоровской газели я вижу знакомый профиль, знакомую клиновидную бороду.
.
Глаза скользят по анонимке вниз, упираются в три аккуратно выведенные буквы. По спине— судорога. Сводит скулы. Л.Н.Щ.
.
Не может быть. Этого не может быть. Не верю.
Старик! Как мог он попасть к ним в лапы? Как мог он, прошедший ливийскую пустыню, застенки иранской Мухабарат, Гуантанамо, Фаллуджу и Playa Giron, четырежды раненый на колчаковских фронтах, как мог он продать свою жизнь с таким дисконтом?
Что с остальными? Все ли явки провалены? Ушел ли Шехтман? Отбился ли Хайкин? Хрустит ли еще французская булка в кафе "Матрешка", а может на пропитанных диссидентской слезой столах уже разложены протоколы допросов, чистые бланки и образцы признательных показаний?
.
Что они сделали с тобой, Лев? Какими пытками сломили твою алюминиевую волю, чем размягчили твой креативный разум? Утюг и паяльник? Ты проходил через это много раз, еще в 90-е, когда смеясь, плевал в лицо солнцевским и тамбовским, тверским и казанским. Дыба? Иглы под ногти? Итальянский сапог? Модный американский вотербординг? Курительные смеси? Скотландский уиски с гидролизных заводов Осетии? Пресс-хата в СИЗО? Но тебя-то, тебя, беспримерного борца за интересы меньшинств, поднимавшего миллионы на борьбу с гомофобией в Берлине, Париже, Львове и Днепре, разве тебя можно было так просто зажать в угол?
.
Нет, здесь что-то другое. Отказываюсь верить. Слышишь, мы все отказываемся верить! Нельзя ведь из-за одной ничтожнейшей анонимки забыть и предать годы совместной борьбы с режимом, твой голос, звучавший для нас из-за океана грассирующим набатом, Шестой Флот и Джона Маккейна, слезинку ребенка и невидимую руку рынка.
Невозможно смириться с мыслью, что всё это — просто очередная провокация КГБ, а сам ты с первых же дней был всего-навсего... Солженицыным.
.
Сквозь затемненные стекла роскомнадзоровского воронка я вижу, как бородатый силуэт вздымает скованные наручниками запястья. Его ладони светятся в темноте. Тоска охватывает меня. Вспоминаются бессмертные строки поэта:
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл; ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, - я также мог бы жить!
.
Нет! Мой Щаранский не сдался. Отстреливаясь, он ушел через прерии в джунгли, чтобы с горсткой верных последователей продолжить борьбу за дело ниспровергателей совка, дело великой либерально-демократической революции. Он еще вернется и покарает отступников. Тех, кто прикрываясь великим именем, сочиняет анонимки и пасквили, вынашивает очередную гнусную многоходовочку, вносит раскол и смятение в рукопожатные ряды.